При всей эмоциональной важности вопроса – не говоря уж о его ключевой роли в продолжении рода человеческого – секс редко становился предметом научного исследования.
В пятидесятых годах прошлого века Уильям Мастерс и Вирджиния Джонсон[6] заметили, что «и ученым, и наукой по-прежнему правит страх. Страх перед общественным мнением, страх перед религиозной нетерпимостью, перед политическим давлением, а более всего – страх перед воинствующим невежеством и предрассудками». Так велик был этот страх, что даже в некоторых медицинских учебниках по физиологии человека не было глав, посвященных пенису и влагалищу – и очень жаль, потому что в сексе человек проявляет себя как фантастически странное животное, достойное того, чтобы изучать его в деталях. Большинство млекопитающих используют секс только для размножения, но человек – по причинам, которых мы до сих пор до конца не понимаем, – начал заниматься сексом не только для размножения, но и для развлечения. Благодаря этому жизнь у нас стала куда интереснее, чем у наших сестер-обезьян.
Когда самка павиана овулирует, у нее набухает и становится ярко-красной кожа вокруг влагалища – чтобы самцам-павианам было видно издалека. На случай если самцы на нее не смотрят, самка заодно издает определенный запах. А если ярко-красная кожа и сильный запах не сработают, она присядет перед самцом и предъявит ему свою заднюю часть. Она знает, когда подходит время для секса, и знает, как сделать так, чтобы он случился.
Для всех млекопитающих такое поведение нормально. Это люди отличаются странностью. Мы овулируем практически незаметно. Мы зачем-то занимаемся сексом когда попало, а не ждем овуляции (иначе – эструса[7]), когда беременность наиболее вероятна. Когда самка магота становится фертильной, секс у нее случается в среднем каждые семнадцать минут и по крайней мере по разу с каждым взрослым самцом в стае. Гиббоны по семь лет проводят без секса, ожидая, когда самка отлучит младенца и войдет в течку. Самка павиана после месяца воздержания может, когда станет фертильной, совокупляться до ста раз.
Большинство животных занимается сексом, потому что они хотят – точнее, у них есть потребность – размножаться. Все остальное – бесполезная трата времени, возможно, излишне опасная: когда ты отвлекаешься на партнера, то становишься уязвим для хищника.
Так почему же люди занимаются сексом всегда, даже когда (на самом деле, особенно когда) знают, что оплодотворение невозможно? Антропологи долго трубили об одной теории: что самке человека трудно одной растить потомство (а в доисторические времена было еще трудней), так что она держит самца поблизости, предлагая ему секс, когда бы ему ни захотелось, даже если она уже вышла из репродуктивного возраста. Но не все верят этой аргументации, и остается еще очень много вопросов, над которыми ученые по сей день ломают головы. Например, почему люди занимаются сексом наедине, хотя другие млекопитающие делают это в открытую. И почему пенисы у мужчин, в пропорции к телу, больше, чем у кузенов-обезьян?
Много веков зарождение новой жизни было загадкой. Все знали, что для зачатия мужчина должен излиться в женское тело, но об остальном приходилось гадать. Большинство анатомов вплоть до Ренессанса верили, что люди появляются не из яйцеклеток, а из семян (semen по-латыни). Гиппократ считал, что для зачатия требуется два семени – мужское и женское. Спустя век Аристотель утверждал, что человеческая жизнь начинается, когда мужское семя смешивается с женской менструальной кровью. Споры продолжались почти две тысячи лет. В это время большинство людей верило, что оргазм необходим для извлечения тепла, нужного семени, чтобы пробиться к жизни. По этой теории, женщина тоже должна получить оргазм, учитывая, что зачатие происходит внутри ее тела. Только в семнадцатом веке англичанин Уильям Гарвей предположил, что люди происходят из чего-то вроде яиц, и потребовалось еще две сотни лет, чтобы ученые выяснили, что женщины овулируют ежемесячно.
Наука о репродукции могла бы продвигаться более стремительно, если бы в числе изучающих ее были женщины, но предрассудки касались не только научных исследований. На протяжении почти всей человеческой истории мужчины и женщины редко воспринимались равными, когда дело касалось секса. В Ветхом Завете, когда Сарра не могла понести от Авраама, Авраам взял в любовницы служанку. У царя Соломона были не только сотни жен, но и сотни наложниц. В Римской империи женщина, виновная в измене, изгонялась из дома, и ей запрещалось снова выходить замуж. Римско-католическая доктрина провозгласила, что половое сношение служит только для размножения, а мыслить или действовать иначе есть грех. В шестнадцатом и семнадцатом веках женщин, уличенных в промискуитете, сжигали на костре. В викторианской Англии утверждалось, что женщинам секс не должен доставлять удовольствия, и мужчин поощряли ходить к проституткам – это лучше, чем осквернять собственных жен. Во многих странах, включая США, для предотвращения беспорядочных половых связей запрещались средства предохранения и аборты, и женщины были вынуждены совершать аборты подпольно. До начала двадцатого века никто даже заикнуться не осмеливался, что секс стоит принять и даже полюбить как здоровое занятие, которым могут равно наслаждаться и женщины, и мужчины.
Отношение американцев к сексу изменилось в тысяча девятьсот девятом году, когда Зигмунд Фрейд прочитал серию лекций в учебном заведении, которому через тридцать лет предстояло ненадолго и против воли принять биолога в изгнании Грегори Пинкуса: в Университете Кларка в Вустере, штат Массачусетс.
Фрейд, родившийся в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году в австрийском городке Фрайберг (ныне – Пршибор, Чехия), изучал медицину и специализировался на нервных и психических заболеваниях. На него сильно повлияла работа его венского коллеги Йозефа Брёйера, открывшего, что глубоко несчастным пациентам можно помочь, если дать им возможность откровенно поговорить о ранних проявлениях их симптомов. Фрейд предполагал, что причины многих неврозов коренятся в травме, чаще всего забытой и скрытой от сознания. Если помочь пациентам вспомнить свой опыт, предположил он, можно избавить их от невротических симптомов.
В тысяча девятисотом году Фрейд опубликовал «Толкование сновидений». Бессознательное – мощная сила, провозгласил он, и половое влечение – самый мощный из факторов, определяющих человеческую психику. Сексуальное желание нужно удовлетворять, писал Фрейд: воздержание и неестественно, и потенциально вредно. В Европе стали говорить, что Фрейд слишком преувеличивает значение сексуальности, и отношение к доктору становилось пренебрежительным. Зато в Америке его встретила публика благожелательная и влиятельная. «Неужто они не знают, что мы им привезли чуму?» – спросил Фрейд своего товарища по психоанализу Карла Густава Юнга, когда они вдвоем стояли на палубе корабля, глядя вниз на ликующую толпу, ожидавшую их прибытия.
Большинство американцев так и не дали себе труда прочитать Фрейда, но пришли к пониманию, верному или нет, что он возвел секс в ранг желаний таких же важных, как голод и жажда. Его последователи считали, что сексуальное удовлетворение играет ключевую роль для счастья и психического здоровья. Молодые женщины в особенности, вспоминает писатель Малколм Коули, «читали Фрейда и старались избавиться от собственной сдержанности». Фрейдисты не поклонялись Фрейду, они поклонялись совокуплению и оргазмам. По их вере, ничто вернее не утоляло желание и не делало мир лучше, чем крышесносный оргазм или la petite mort («маленькая смерть»), как называли его французы, приписывая ему мистические свойства.
Эту идею подхватила Маргарет Сэнгер, и так же поступил Вильгельм Райх, ученик Фрейда. В двадцать третьем году Райх сообщил Венскому психоаналитическому сообществу, что верит в оргазм как ключ для излечения неврозов. Он предупреждал, что «генитальная стагнация» может привести не только к эмоциональным трудностям, но и «к сердечным заболеваниям… чрезмерному потоотделению, приливам жара и холода, тремору, головокружениям, расстройствам пищеварения и иногда усиленному слюноотделению». Женщины и юношество особенно уязвимы, говорил он, потому что от них ожидается воздержание до свадьбы (по крайней мере, в случае женщин), тогда как мужчины свободны удовлетворять свои сексуальные аппетиты. Райх верил, что оргазмы – и много – необходимы всем, чтобы разряжать сексуальное напряжение и сохранять здоровье. Более того, говорил он, пока эта энергия не найдет себе выхода, в мире не удастся осуществить никаких прогрессивных политических и социальных реформ. Чтобы сотворить поистине свободное общество, понадобится не меньше чем «сексуальная революция» (термин, введенный Райхом). Он был пророком оргазмов. Даже разработал специальный ящик – «аккумулятор оргонной энергии», – чтобы помочь обуздать оргазмическую энергию, которая, как он считал, циркулирует в атмосфере и человеческом кровотоке. Норман Мейлер, Сол Беллоу, Уильям Стайг и многие другие интеллектуалы позже сидели в этом ящике (Альберт Эйнштейн подумал над приглашением и вежливо отказался). Со временем федеральное правительство заклеймило Райха шарлатаном, но это уже не имело значения. Он успел вдохновить поколение последователей, которое сыграет центральную роль в сексуальной революции.
После Райха пришел Альфред Кинси. На первый взгляд, Кинси не выглядел радикалом. Он носил галстук-бабочку, стригся под ежика, читал лекции студентам Индианского университета и любил приглашать коллег домой попить чаю и послушать классическую музыку из своей впечатляющей коллекции записей. Он женился на первой женщине, с которой начал встречаться, и на медовый месяц повез ее с палаткой на природу собирать жуков. Секс интересовал его как часть природы, но настоящей его страстью была работа. Кинси был энтомологом и начал свою академическую карьеру, изучая орехотворок – мелких насекомых, образующих наросты на листьях. Только когда студенты стали задавать ему вопросы о браке, он принялся читать все, что мог достать, о человеческой сексуальности. Неприятно пораженный скудостью надежной информации, Кинси приступил к собственным исследованиям. Радикальный эмпирист, он считал, что все на свете поддается количественной оценке – и оргазмы, и совокупления между собой людей или домашнего скота. Вооруженный лишь блокнотом и невозмутимостью, он стал измерять и категоризировать разнообразные сексуальные практики американцев. Он начал с интервью со студентами и скоро прошел по стране с командой исследователей.
Кинси обнаружил в себе великий дар добывать тайную и подробную информацию. К сорок седьмому году он был готов опубликовать результаты. Среди его открытий были и такие: секс приносит пользу браку, мастурбация не вредит, гомосексуальность распространена гораздо шире, чем это принято считать, люди изменяют своим партнерам чаще, чем думают многие. Пока другие решали, неизбежно ли гомосексуалы или участники внебрачного секса попадут в ад, Кинси отчитывался о научных фактах: «Орально-генитальные контакты какого-либо рода как при пассивной, так и при активной роли рассказчика в сексе упоминаются в рассказах примерно шестидесяти процентов мужчин». Но самое важное открытие Кинси, вероятно, было следующим: женщины желают секса, и не только затем, чтобы производить детей. Они мастурбируют, наслаждаются оргазмами и спят с партнерами для удовольствия – как и мужчины (правда, согласно Кинси, они делают все это реже, чем мужчины, и неохотнее признаются). В любом случае Кинси заставил американцев меньше стыдиться секса. Его книга «Половое поведение самца человека», которая стоила шесть с половиной долларов (что сегодня около шестидесяти трех), насчитывала восемьсот четыре страницы и была опубликована «У. Б. Сондерсом» – старейшим медицинским издательством, – а в сорок восьмом году внезапно стала бестселлером.
Кинси вдохновлял молодых людей вроде Хью Хефнера – заложившего мебель своей маленькой чикагской квартирки, чтобы получить деньги на создание журнала «Плейбой», – думать о сексе как о чем-то здоровом и правомерном. Хефнер скоро стал видеть себя этаким Полом Ревиром[8] в шелковой пижаме – посланником свободы и правды. Он поощрял американцев воспринимать секс как нечто, чем они вправе эгоистично и напоказ наслаждаться – как быстрыми машинами, хорошей едой и тонкими винами.
Трудами Фрейда, Райха, Кинси, Хефнера и других к середине двадцатого века люди стали еще сильнее отличаться от прочих животных. Секс заворожил их, представ главным источником блаженства. Молодые люди начали описывать стадии своих сексуальных похождений в спортивных терминах вроде «первая база», «вторая база», «набрать очки» и «пройти до конца». Казалось, что все на свете сексуально заряжено. Даже автомобили тогда выглядели как фаллические звездолеты – кроме «эдсела», у которого решетка радиатора была похожа на хромированную вагину. Желтые газеты рассказывали о постельных привычках звезд. Журналы с неодетыми девочками вроде «Флирта», «Уинка» или «Титтера» предлагали читателю скабрезные шутки и сочные картинки. Голливуд сороковых превратил в объекты сексуального поклонения Бетти Грейбл и Эстер Уильямс[9].
Пятидесятые годы казались временем конформизма и консерватизма, но это было и время страха. У России появилась атомная бомба, и люди строили семейные бомбоубежища с запасами воды и консервов, рассчитывая там отсиживаться годами. Министерство обороны на случай ядерной атаки спрятало зенитные ракеты «Найк» по всей стране – от Мичиган-авеню в Чикаго до гор Санта-Моника в Малибу. Сенатор Джозеф Маккарти начал безжалостную кампанию по выявлению тайных симпатизантов коммунистам, по дороге ломая жизнь многим ни в чем не повинным законопослушным гражданам.
Особенно сложной эта эпоха была для женщин. Они рисковали общественным мнением, если заканчивали колледж, не будучи замужем, или если, выйдя замуж, не сразу рожали детей, или рожали детей, но при этом хотели иметь работу. И вершиной позора был внебрачный ребенок.
Даже одежда ограничивала женщин. «Одежда пятидесятых была как доспехи, – пишет Бретт Харви во введении к книге “Пятидесятые: история орального женского контрацептива”. – Эти нелепо накрахмаленные юбки, эта пышная многослойность превращали женственность в карикатуру. Перетянутые талии и агрессивно нацеленные груди одновременно декларировали доступность и свидетельствовали о непоколебимости». Медсестра и учительница – вот две профессии, которые женщина могла получить без особого труда. Женщине по-прежнему отводилась прежде всего роль жены и матери, и браться за эту роль желательно было пораньше. Удовлетворение женщине полагалось находить в служении мужу и детям. Если у нее имелись собственные желания – сексуальные, профессиональные, личные, – их она должна была сдерживать и уничтожать, как уничтожала грязь на кухонном столе или пятна на воротниках мужниных рубашек. Идти против этих запретов означало навлечь на себя насмешки и унижения. Жизнь вне брака считалась пустой и безрадостной, и незамужняя женщина была достойна сожаления.
Женщины пятидесятых старались выходить замуж как можно раньше. Медианный возраст для замужества был 20,3 года. За десять до того – 21,5 года (сегодня 26,1). Почему же девушки пятидесятых так спешили? Война закончилась, мужчины вернулись домой, и у одинокой женщины было не так много возможностей. Конкурировать с мужчинами за рабочие места женщины не могли, а колледж хотя и просвещал, но только откладывал на время понимание, что карьерные перспективы женщины ограничены. «Что такое колледж? – спрашивала реклама магазина “Гимбелз”. – Место, где девушки, которые выше готовки и шитья, находят мужчину, для которого будут всю жизнь готовить и шить». Другая причина: женщины хотели заниматься сексом, а вне брака это было слишком опасно. Презервативы в аптеках продавались, но, чтобы получить диафрагму, во многих штатах требовался рецепт врача, а большинство незамужних женщин стыдились его просить.
«Я слышала, что контроль рождаемости существует, но больше ничего о нем не знала», – ответила на вопрос Харви одна женщина. «Пойти и в самом деле получить [средство предохранения] значило признаться, что я это и собираюсь делать – заниматься сексом. А я знала, что это плохо, и каждый раз потом думала: все, больше никогда. Контроль рождаемости дал бы мне спокойствие».
«Я ужасно боялась забеременеть, – признавалась другая женщина, – но никогда даже не пыталась достать противозачаточные средства. Не знаю почему. Наверное, говорила себе каждый раз, что мы больше не будем».
Естественно, что очень скоро новобрачные, а также и немногие бесстыдницы, что решались на секс вне брака, беременели. И не один раз, а снова и снова. Начался бэби-бум, семьи стали расти, и женщины, растившие четверых-пятерых-шестерых детей, стали искать более действенных методов предохранения. Женщины, выходившие замуж в девятнадцать-двадцать, к тридцати заканчивали – или желали закончить – с деторождением. Основная масса американок, кроме католичек, приняла идею контроля рождаемости, и им хотелось новых способов, более удобных и эффективных.
Для молодых женщин пятидесятых годов страх беременности был неотделим от секса. Незамужняя женщина, забеременев, оказывалась в ужасном положении. Возможность быть матерью-одиночкой не рассматривалась – по крайней мере, в высшем и среднем классах. Аборт был противозаконным, подпольные аборты – не только опасными, но и труднодоступными, особенно если у тебя нет денег. Женщину всюду поджидали капканы: собственное тело, карьерные ограничения, скудость способов предохранения, беременность, а более всего – отсутствие выбора.
Вот почему Маргарет Сэнгер так стремилась встретиться с Грегори Пинкусом. Ей был семьдесят один год, расцвет сексуальной жизни остался позади, несколько поубавилось напора. Оставив в стороне борьбу за сексуальное освобождение, Сэнгер сделала акцент на более практичных соображениях: важность контроля численности населения и планирования семьи.
Она давно считала, что это не дело принципа, а вопрос методов. Если найти подходящий метод контроля рождаемости, то секс сам о себе позаботится, и все остальное тоже как-то образуется.